Юлиу Эдлис - Ждите ответа [журнальный вариант]

Набросок романа

Первыми эту ни с чем не сообразную, в голове не укладывающуюся нелепицу обнаружили двое охранников, решивших укрыться от пронизывающего до костей рождественского мороза внутри огромного, гулкого от пустоты и безлюдья дома, где не сегодня-завтра должна была начаться полная реконструкция и который они и были поставлены охранять.

Их щелястая каптерка, стоявшая на улице, прошивалась насквозь свирепым, мочи нет, ветром, в то время как они твердо знали, что на втором этаже неживого дома стоит давно без употребления старинный, под самый потолок, камин, который проще простого растопить досками и прочим деревянным хламом, и грейся себе — не хочу у веселого огня. Тем более что нутряное тепло от двух наспех распитых в начале смены бутылок сомнительной мутноватой жидкости мигом, глазом не успели моргнуть, выдуло из них безжалостной стужей, от которой даже запуганный до оторопи градусник зашкалило, а третью, по опыту, они оставили до рассвета, когда мороз и вовсе рассвирепеет. Так что одна надежда оставалась — камин на втором этаже обреченного дома.

Но стоило им, отворив с трудом тяжеленную дверь парадного хода, войти в тонущий в темноте огромный, с баскетбольную площадку, подъезд, как им почудилось — либо примерещилось со страху или от выпитой стакан за стаканом, без передыху, водяры, — будто с верха широченной, дугою, лестницы пробивается сквозь стылую темнотищу узкий луч света, а ведь дом стоял уже бог весть сколько обесточенный, последних жильцов когда еще повыселили!.. Нащупывая наугад ногою скользкие мраморные ступени, они все же решились подняться по лестнице: не того еще, вчерашние бравые вэдэвэшники и омоновцы, насмотрелись они в Афгане и Чечне!..

Добравшись до верхней площадки, они увидели, как в щель из-под одной из дверей совершенно уж несомненно прорезается острое лезвие света, да такого празднично-яркого, будто за ней горит на всю катушку вся, сколько ее там ни есть, несметность пятисотсвечовых ламп!.. Сквозь разбитые окна гулял пронизывающий ветер, и резким порывом, так что с перепугу взвизгнули ржавые дверные петли, разом распахнуло обе высоченные створки, и перед их глазами открылась на короткий миг освещенная до рези в глазах просторная комната и в глубине ее — вожделенный камин. Поразительнее всего было, что вовсе не электричество ее щедро заливало, а трепещущее на сквозняке и отражавшееся в навощенном наборном паркете пламя множества восковых свечей в огромных люстрах и настенных светильниках; в камине полыхали красно-желтым, с синим исподом, огнем сосновые поленья; да и сама комната, из которой когда еще было вывезено все добро до последней мелочи, была богато обставлена старинной, красного дерева мебелью. А перед камином недвижимо, с закрытыми глазами, так, что не сразу было просечь, то ли живой он, то ли давно окоченевший труп, откинувшись на высокую спинку кресла, сидел здоровенный мужик в напяленном на голову пудреном парике, в богатом бархатном кафтане, из-за ворота которого пенилось белее белого кружево, из рукавов — белейшие же кружевные манжеты, и отсверкивала острыми радужными стрелами огромная, в полгруди, звезда. Заслышав чужие шаги, человек этот, неведомо откуда взявшийся, вскочил с кресла во весь свой саженный рост, да как затопает ногами в белых шелковых чулках, как закричит страшным голосом: «Вон! Пошли вон, холопы! Михеич, гони в шею этих пугачевцев!..», да еще и ругнулся длинным, с переливами, матом, который огорошил даже наслышавшихся всякого в горячих точках охранников.

Мигом как из-под земли появился в дверях, едва вмещаясь в проеме, еще один дюжий молодец, тоже в белых чулках и парике, да еще с двумя большущими пистолями в обеих руках, и беспременно пальнул бы, но тут разом погасли все свечи, будто кто-то незримый их одним мощным выдохом задул, и на все навалилась такая непроглядная темень, что хоть глаз выколи. А уж ветер с улицы завыл волком еще страшнее прежнего.

Хоть и десантники и омоновцы, сам черт им не брат, охранники, не сговариваясь, опрометью, оскользаясь на ступенях лестницы, кинулись вон прямиком в свою каптерку. Едва пришедши в себя, они в один голос порешили — не в милицию же звонить, руки у ментов коротки с привидениями сладить, да и в ответ наверняка одно бы и услышали: с перепоя не то еще может привидеться, надрались до беспамятства, пусть с ними разбирается сам хозяин дома, который им доверил стоять на посту — муха не пролети, не то чтобы мимо них незримо вселилась и квартировала в нем всякая, ее и в протоколе не оформить, нечистая сила!..

Так что ничего им, по здравом размышлении, не оставалось, как приложиться к третьей, оберегаемой до рассвета заветной бутылке, опростать ее до донышка и заснуть крепчайшим и чтобы уже безо всяких сновидений сном. А наутро, как сквозь плотный глухой туман, припомнилось им, что произошло с ними ночью, да и то сомнительно — произошло ли, не привиделось ли, не примерещилось?!.. И они пришли к согласной мысли, что всему виною поддельное, купленное по дешевке у азербайджанцев на рынке пойло.

Банк «Русское наследие» процветал, рос не по дням, а по часам, расширялся, делался день ото дня все солиднее и надежнее, обрастал, как по весне дерево новой листвой, филиалами, местными в отдаленнейших медвежьих углах отделениями и дочерними ответвлениями, рвался на первые роли в финансовом мире. И теперь главная его контора в Казарменном переулке стала тесна и, главное, непрестижна, а в банковском деле престиж котируется не менее чем активы и акции.

И тогда советом директоров было единодушно решено купить рядышком, на углу Покровки и Подсосенского переулка, — в каких-нибудь двадцати минутах ходу от Красной площади — пришедшую в безнадежнейшую ветхость бывшую загородную усадьбу, возведенную, по смутным преданиям, не то век, не то все два с лишком назад неким графом Сокольским, чей род безнадежно затерялся в русской истории, даже в Бархатной книге не найти ни начал его, ни концов. Но хотя облупилась, словно пожранная волчанкой времени, штукатурка, рассыпались в прах капители колонн, а обезглавленные, с безжалостно ампутированными конечностями кариатиды и высокий фронтон с розетками на античные сюжеты грозили и вовсе обрушиться на головы случайных прохожих — в жалких этих останках все еще угадывались безупречные линии и пропорции классического русского барокко.

Эту-то в полном смысле слова развалюху, на фасаде которой, однако, позеленевшая от времени бронзовая плита предупреждала: «Памятник архитектуры. Охраняется государством», банк выкупил у города за сущие, по правде говоря, гроши. А дабы, не откладывая в долгий ящик, оповестить конкурентов о наступающей новой, с красной, можно сказать, строки, блистательной судьбе «Русского наследия», было решено до поры до времени завесить со стороны Покровки дышащую на ладан бывшую усадьбу огромным, во всю ее ширину и высоту, полотнищем. А уж по полотнищу известнейшему художнику-монументалисту, и за немалые деньги, надлежало — опираясь на сохранившиеся чудом чертежи и рисунки якобы выписанного еще в графские времена знаменитого архитектора-итальянца — изобразить со всей возможной точностью, тщательностью и выверенностью перспективы все детали фасада в натуральную величину, да так точно и искусно, с такой хитрой подмалевкой мнимых теней, чтобы даже с противоположного тротуара нельзя было сразу уразуметь, что то ловкий обман зрения, а не живой дом, каким он некогда был в первозданном своем виде.

Идея эта принадлежала не столько самому владельцу банка Павлу Григорьевичу Грачевскому — Грачевскому-старшему; о Грачевском-младшем речь еще впереди, — сколько его заместителю в правлении и в совете директоров Левону Абгаровичу Тер-Тевосяну, человеку сравнительно молодому, с фантазией и умопомрачительной биографией, — но и о нем в свое время и своем месте. Что же касается упомянутого, забегая несколько вперед, Грачевского-младшего, Иннокентия Павловича, то он с младых, можно сказать, ногтей был отправлен глядящим далеко вперед в перспективу родителем на выучку в лучшие английские частные школы, а затем для завершения образования не более и не менее как в самый Гарвард. Но вернулся он в родные палестины, так и не окончив университетского курса, поскольку до предполагаемого срока Грачевского-отца успели, натурально, убить, и пришлось недоучке унаследовать банк и возглавить его.

Короче говоря, в скором времени на углу Покровки и Подсосенского переулка появилось ни с каким другим не сравнимое по размерам живописное полотно, разом ставшее если не гордостью, так уж несомненно достопримечательностью округи, и посмотреть на него стали ходить и с соседних улиц.

Коли уж излагать историю «Русского наследия» без торопливости, обстоятельно, с начала начал, с возникновения его на пустом, можно сказать, месте, из одного, казалось бы, окрестного воздуха, то не миновать было упомянуть первым именно Грачевского-отца, его основателя, хоть и не он главный фигурант сей правдивейшей, надо отметить, хроники. И перво-наперво надлежит сказать, что путь его на самую вершину банковской пирамиды и для него самого, и для знавших его более или менее близко людей был неожидан и стремителен, подобно полету стрелы, пущенной из лука рукой неведомой, но твердой и властной.